Детям войны посвящается.
– Жили мы в Кировской области, Лебяжском районе, в деревне Захарово. Отец, Иван Григорьевич Комлев, был с 1902 года, работал кладовщиком, а мама, Наталья Ивановна Комлева, с 1905 года.
Нас было шесть человек, детей. Мне не было четырёх лет, когда война началась, старшему брату было четырнадцать, а последней сестре Зое было девять месяцев. Отца помню, он меня все брал за руку, куда пойдем – он быстро идет, а я за ним бегом. Он меня крепко за руку держал.
У нас из деревни много народу сразу забрали, 23 человека. Всей деревней их провожали, и все плакали очень. Отца тоже забрали. А через некоторое время он вернулся домой – получил травму, лошадь его лягнула, ногу ему разбила, и его отправили домой лечиться.
Мама говорила, он себе места не находил:
– Как это я дома буду, все ушли, а я дома! Что они, забыли про меня, что ли?
Мать его успокаивала:
– Да, отец, ты че торопишься, успеешь еще! Война-то только началась, успеешь.
Месяца два прошло, он подлечился, его снова призвали. С дороги от него пришло письмо: «Я жив, здоров, едем на фронт. Береги детей». И все, и больше никаких вестей от него не было. А в 42 году нам пришла похоронка: «Пропал без вести в мае 1942 года». Отправили из деревни 23 человека на фронт, а вернулись два или три, и то все контуженные, израненные.
Остались мы шестеро детей с матерью. Старшие братья еще учились. Старше меня еще была сестренка, но меня тоже самостоятельной считали, уже 4 года. Одни оставались с маленькой. Сестру мою, малявку, ребята таскали на поле к маме, чтоб она ее покормила грудью. В такую даль таскали – возьмут ее, притащат, она ее покормит, ребята обратно унесут.
Когда отца не стало, нам начислили пособие: семь рублей на шестерых. Живи, как хочешь.
Мама работала в колхозе, в поле и на скотном дворе за палочки-трудодни. В своем хозяйстве корова была, огород большой – тридцать соток, поросенок, овечки. Налоги на хозяйство были такие большие, что все сдавали государству, а себе – что останется. Молоко тоже все сдавали: сливки шли государству, а обрат нам отдавали, мы сами обрат пили.
Кушать, конечно, хотелось сильно. И лебеду хорошо помню, мне так было плохо, так тошнило с нее. За счет коровы выживали.
А сестренка младшая уже совсем истощенная была. Мама рассказывала:
– Я уложу ее на печку, обложу подушками, чтоб не упала, приду в обед, залезаю – а ее всю мухи облепили, она даже руками уже не шевелила. Потрогаю ее – нет, дышит, живая!
У мамы просили меня отдать на удочерение. Она не отдала, сказала:
– Пусть дома умрет.
Я помню: мама приходит на обед, а за пазуху картошки напрячет, которую свиньям варили, скоту – и то ведь взять-то было нельзя. Напрячет, прибежит, расстегнет телогрейку, на стол ее вытряхнет:
– Ешьте, ребята, пока картошка горячая.
Мы налетаем, едим картошку.
Был у нас председатель, ему надо было отчитаться перед начальством, что все налоги сдали, с него же спрашивали. Он все ходил и маме говорил, что надо быстрее рассчитаться с государством.
Она говорит:
– Вот корова отелится, и я сразу сдам теленка на мясо, рассчитаюсь.
Он говорит:
– Нет, некогда ждать, уведу корову. Сдавай корову!
И до того он на нее насел, что она пошла в район. А это же все пешком, 50 километров туда, 50 обратно. Говорила потом:
– Пришла туда, реву, да рассказываю, реву, да рассказываю…
Объяснила, что у нее шестеро детей, и если корову сдать, то они все умрут от голода. Ее выслушали и написали председателю письмо: «Ты не то, что увести корову, ты даже подойти к ней не имеешь права! Обеспечить гражданку Комлеву необходимыми продуктами!»
Мама рассказывала:
– Я его перестала бояться, когда почувствовала, что хоть какая-то защита есть от него. Вынудил он меня пойти, другого выхода не было…
А он ее прямо возненавидел. У него жена добрая женщина была, все говорила ему:
– Миша, ну выпиши ты Наташе-то муки хоть сколько-нибудь, ведь у нее ребята умрут с голоду!
– А че она, лучше всех, что ли?! Все голодают.
И никогда ничего не давал. Но каким-то чудом все мы выжили.
Все витамины были наши – крапива, липовый лист, клеверные кашки, лебеда. Мне от лебеды плохо было очень, желудок ее не принимал. С молоком-обратом еще ее в себя протолкнешь, а так не могла есть. Если бы председатель корову увел, точно бы все с голоду умерли.
Когда у младшей сестры, которую хоронили-то все, юбилей был, я ей стихи сочинила:
Питанье твое калорийное было:
Гнилая картошка и вдоволь крапивы!
Она смеется:
– Все правильно!
Мы войны, конечно, не видели, у нас тихо было – тыл. Кино не было, радио не было. Позже радио подвели. Электричества тоже не было, свечи были и лампы керосиновые. Вода из колодцев, у нас свой был.
Для нас были счастьем всякие битые склянки-банки, горшки. Это у нас были игрушки. Мы в них что-то разводили, глину какую-то, стряпали пирожки. Что найдем, тем и играем. Разобьется горшок – его не выбрасывали, это наши игрушки были.
Мама иногда покупала полкило сахара и шесть чайных ложек на стол высыпала, шесть кучек делала. Хочешь – сразу все съешь, хочешь – целый день бегай, лижи. Помню, пальчик обмакнем, оближем, дальше бегаем, чтоб быстро не съесть.
Работать нас много заставляли: огород пололи, скотину караулили. В огороде-то годовой запас, скотина съест – у нас ничего не будет. Насчет этого было строго. Когда табун пригоняли с пастбища, караулили, чтоб скотина в огород не зашла. Заборов не было. Я как-то скотину прокараулила, корова зашла в огород и капусту съела. Вот мне и попало, мама такого ремня дала! Ответственность в нас с рождения была заложена.
Все овощи свои были. Капусту солили бочками в подполье. Такая вкусная капуста была! Огурцы на грядках выращивали, теплиц не было. Земля была ухоженная, овощи росли хорошо.
Пахали на себе. Просили лошадь огород вспахать, но их не было, все заняты были, а время не терпело – впрягались сами в плуг, кто постарше, и пахали.
Когда стали побольше, ходили в лес по ягоды. А в деревни на лето какие-то городские приезжали, на кошевках ездили. Мы наберем ягод корзиночку, идем из лесу, и они едут, спрашивают:
– Не продадите ягодки?
Конечно, продадим! Нам дадут рубль, мы и радешеньки. Прибежим домой:
– Мам, мы деньги заработали!
В школу я в 44 году пошла. Начальная школа у нас была в своей деревне, до четырех классов. Вокруг много было деревень поменьше, оттуда тоже в нашу школу ходили. А семилетка была за пять километров, в деревне Мошкино, ходили туда. Уже старшеклассниками считались.
Что было, в том и ходили в школу, не было никакой формы. Тетрадки как-то собирали, и на газетах писали, и школа еще обеспечивала. В школе нас не кормили. Брали с собой кусочек какой-нибудь выпечки, что было. Сумок не было, шили котомки из самотканого льняного полотна. В углы набивали что-нибудь твердое, обвязывали веревкой и одевали, как рюкзаки сейчас.
Пока уборка не закончится, мы не учились, убирали лен, картошку. С первого класса. Летом всех учеников на сенокосы отправляли, никто дома не сидел. Все же вручную, копны на лошадях возили. Это все наша работа была.
Рукодельничали. На всех окнах у нас были вязаные крючком шторки из белых ниток. У мамы времени на это мало было, а мы ковырялись. У мамы был станок дома, она по ночам ткала половики. Днем-то все на ферме, да свое хозяйство. Такие красивые половики получались.
Пряли лен и шерсть на прялке с веретеном. Мне больше нравилось на прялке с колесом прясть: ногой ее качаешь, небольшими кусочками кудельку тянешь, тянешь, и нитка получается. Варежки, носки вязали – это первая необходимость была. Ничего не покупали, все свое было. Что сами сделаем, в том и ходим.
Отец был пимокат, он и старшего брата научил. Брат на всю семью валенки катал в бане. Средний брат лапти плел, тоже на всех. И на лапти мы еще деревянные колодки-подошвы надевали, приматывали веревками, чтоб лапти промокали меньше – они же дырявые. Сначала надевали носок, потом наматывали портянку, а на лаптях шнуры – ими обвязывали все, закрепляли.
Потом в семилетке учились, ходили пешком каждый день. Транспорта не было, никто нас не возил. С обувью плохо было, в школу мы в лаптях ходили. Приходим в школу – ноги до колена мокрые. Разуваемся, портянки развесим сушить, по школе босиком бегаем или в носках. Пока сидим в школе, все подсохнет чуть-чуть, идем обратно. Осенью и особенно весной там все сильно разливалось, оврагов много. Домой придем – опять выше колен все мокрые. Все на печку – к утру высохнет.
Зимой в валенках ходили. Овчины выделывали, а в соседней деревне был дедушка-мастер, ему все заказывали шубетейки-полушубки и шубинки – меховые варежки.
Зимы там холодные, метели сильные, в школу ходили, так даже обмораживались. Машины не ходили, только лошади с санями. Если переметет дорогу, то ставили тычки всякие, чтоб не сбиться.
Волков было много. Мы с вечера делали факелы из соломы – волки боятся огня – и зимой шли с зажженными факелами. Ходили кучкой. Дорога – сплошное поле, овраги, а в этих оврагах волки водились. Слышали, как они воют, страшно было.
Праздники отмечали, Новый год. Игрушки все самодельные были. В школе цепочки из бумаги делали, протягивали их через комнату. Бумажки сами красили. Ёлку в школе ставили. Дома гораздо позже ёлка появилась, в войну и сразу после войны не ставили.
Голод был после войны долго-долго. Потому все и разъехались, что был голод в деревнях.
Мама рассказывала, что за дорогой был пустырь, и мы решили посеять там зерно на муку. У нас все отрезали, не дали нам: вот есть 30 соток, и все.
У наших соседок в семьях по одному ребенку было, им было полегче – и хлеба побольше, и конфетки у них бывали.
Мой младший брат, третий, до того обессилел – организм молодой, а питания не было – он слег. Нинка, подружка, приносит мне кусок хлеба и две конфетки и говорит:
– Отдай Валентину, пусть он поест, может, у него силы появятся.
Уже взрослый ведь был, и вот так…
А потом старший брат стал работать и зарабатывать. Он ездил в Киров, там можно было что-то купить. Ему зарплату дадут, он поедет, наберет нам ситцу, обувь какую-то, привезет, на пол все вывалит:
– Ну, девчонки, разбирайте, че кому подойдет!
Мы радешеньки, берем, хватаем…
Мама нам сама платья шила, мы потом уже как бы нарядные стали ходить.
Нашей деревни вообще нет уже. Было у нас три деревни: Байса, Захарово и Кужнур. Такие большие деревни были, столько было народу! Поля большие, все сажали и убирали вручную, и все было сделано. Как-то весело было.
Помню праздники деревенские – сколько народу собиралось! Советские праздники не отмечали – престольные праздники были, все по-старинке. Со всех деревень приходили, гармошка играла. На улице праздновали, клуба не было. Песни пели, плясали. Сейчас ничего нет, все умерло.
Были колхозные праздники. Когда весь урожай уберут, собирались всей деревней в одной избе и праздновали. Кашу готовили деликатесную – гречневую с мясом, столы накрывали, пели, плясали – отмечали день урожая.
Когда старшие братья подрастать стали, вечеринки были у нас в доме. Скамейки длинные, сидят на них парни и девчонки, поют под гармошку. Пока не разъехались братья.
А детство хорошим помнится, счастливое детство было, потому что обижать нас – никто не обижал, братья всегда нас защищали. Семья дружная была. Голод помнится, а так – нормально все было. Сытый – значит, все хорошо.
В деревне нас не фотографировали, даже семейных и отцовских никаких фотографий нет, и школьных тоже не осталось. Есть фотография, когда я уже приехала в Свердловск, в швейном ФЗО на улице Вайнера училась. С подругами, в форме – форма у нас была. Мама шила, и мне, видимо передалось.
Ваше мнение?
радостно
0%
все равно
0%
доволен
0%
смешно
0%
злит
0%
печально
0%
