Моего отца зовут Владимир Васильевич.
Сейчас ему 65, и он не похож на дряхлеющего пенсионера – бодрится, пишет фельетоны, избирается депутатом думы провинциального городка, в котором живет с третьей по счету женой. Я мало, редко видела его в жизни и, любя издалека, научилась любить безответно и одиноко, в спину. А теперь убедилась, что почти ничего и не знаю о нем. Он все больше похож на свою мать и мою бабку, все быстрее устает в тягучих буднях.
Но рассказ-то не о нем, а о том, что видел мой отец своими глазами. В дискотечных восьмидесятых он приезжал погостить к своей матери, а точнее, жил у нее во время сдачи сессии. Днем ездил на юридические лекции и экзамены, потом объезжал знакомых, друзей и подруг, и возвращался к ночи на желтом трехрублевом такси. Бабка моя, копившая для своей кровиночки всякую свободную копейку, только качала головой: «Сколько теперь такси-то стоит?» Но не жалела для него ничего, не умела. Она прилагала усилия, чтобы мы повидались, зазывала меня в гости и уговаривала отца никуда не ездить в выходной, повидаться с дочерью, а для пущей верности покупала прозрачную бутылочку за 3.62, 4.12 было для нее дорого.
Пришла я однажды в такой выходной. Отец, как обычно, беспрестанно курил, сидя у открытой голландки, отпив уже изрядное количество беленькой. Он протяжно зачитывал меня стихами Андреева, потом рассказывал «Незнакомку» Блока, и уж не помню, как разговор свернул в мистику и тьму. Не зная, как себя вести, я тихонько сидела на старенькой шаткой табуретке, погрузившись в стихи и его присутствие. Как вдруг поняла, что отца понесло.
– В это можно верить или не верить, но нечистая сила есть. Вот у меня дома живет домовой, и я его сам видел.
Не веря своим ушам, я посмотрела на красный кончик горящей сигареты. Для меня он был божеством, в нагрудном кармане пиджака Владимир Васильевич носил партбилет, а трезвые мысли излагал в городской газете, где много лет работал литсотрудником… Домовой?!
– Ну уж?..
– Да не «ну уж», а точно живет. И зовут его Васькой.
Отец говорил в своей обычной неспешной манере полного достоинства, опыта и уверенности господина.
– И где ты его видел?
– Дома. Он у меня в ванной живет. Спит в шкафу. Сначала я думал, мне показалось. Прихожу домой на обед, захожу в Наташкину комнату, только лягу на кровать почитать-подремать, как дверь шкафа со скрипом открывается.
– Может, просто пол прогибается во время твоих шагов и…
– Я решил проверить: даже если не проходить мимо шкафа, не ложиться на кровать, все равно через некоторое время после моего прихода шкаф скрипит и Васька выходит.
– Ты же его не видишь?
– Нет, но слышу, как он дышит возле уха, над головой, стоит сзади и вместе со мной газету читает. Я иду в другую комнату, и он за мной. Сажусь в кресло, хлопаю себя по колену, садись, мол, он садится на подлокотник, даже кресло поскрипывает. Почитаю прессу, говорю: «Ну что, Василий, пойдем, что ли, покурим!» Нина на меня смотрит, как на сумасшедшего, но я же не виноват, что она его не чувствует, видно, не всем дано. Во-о-от. И в ванной…У нас титан стоит, я его открываю, сажусь на край ванны и курю. А возле титана машина стиральная, с крышкой. Так минуту спустя крышка издает легкий звук – он садится на нее, крышка прогибается. И Васька ждет, пока я курю, вздыхает. Может, тоже табачком баловался в прошлой жизни…»
Я ерзаю на табуретке, не зная, что и сказать. А думаю примерно то же, что и Нина.
После рассказа отца я стала прислушиваться к чудесным сказкам людей о домовых и видениях. Седенького старичка, похожего на белесо-серое облако, видели жильцы одного из старых, готовых к сносу, домов нашего городка. Их домовой любил гулять во дворе и частенько сидел на крыльце или на капоте ржавого «Москвича». Однажды хозяйка, открыв ворота гостье и проводя ее в дом, показала той: «Смотри-ка, какой у нас жилец обитает». Гостья обернулась, да так и охнула. С ополовиненной березовой поленницы на нее смотрели чьи-то глаза, а вместо тела колыхалось дымчатое облачко. Женщина, пытаясь убедить себя, что это все ей только кажется, отчетливо услышала вздох изнутри волшебной дымки и тихий хохоток хозяйки: «Да живет он у нас, идем в дом».
Про другого «квартиранта» слыхала я от бабки, отцовой матери. Звали его соседушко-буканюшка. В ее доме он не жил, а характером обладал злодейским. Занимался этот сосед тем, что во сне наседал на человека, пока тот не начинал задыхаться и, просыпаясь, просить о помощи. Да на простые просьбы не откликался, нужно было слово знать. Бабка утверждала, что нескольких ее знакомых этот колдун задавил-таки во сне. Видно, слов они не знали.
– Что за слова такие? – спросила я.
– Один раз он давил меня.
– Правда, что ли?
– Не смейся давай. Ночью напал, я слышу, грудь сдавило, дышать нечем. Потом за шею меня схватил. Я его из последних сил отпихнула, и говорю: «Соседушко-буканюшка, отпусти меня, уходи прочь, проклятый!» Он и упал на пол с койки-то. Я его перекрестила три раза, слышу, только дверь схлопала. Свет в комнате зажгла, и вижу, все половики на полу перевернуты. Вот как.
И про соседушку-буканюшку, и про дворового домового еще не раз я потом слыхала от разных людей. А прошлым летом поехала в славный город Верхотурье, где живет мой стареющий кумир Владимир Васильевич. И так захотелось мне услышать снова историю про домового. Спрашиваю отца:
– Помнишь, ты мне про Ваську рассказывал?
– Помню, конечно. Так он у нас и сейчас живет. Мы с Верой Васильевной стали замечать, что частенько дверь из ванной приоткрыта, даже если плотно закрывали. Вот обедаем тут на кухне, и чувствуем, что смотрит кто-то на нас из прихожей. Повернемся, а у того только пятки сверкают по коридору в ванную. И курит со мной по-прежнему возле титана. Только в одном я ошибся, домовой-то женщиной оказался.
– Ну уж?..
– Вот тебе и «ну уж». Бывало, сижу в кресле, читаю и чувствую, как кто-то мне волосы ворошит на макушке. И явно рука женская, до дремоты загладит. Тут-то я и догадался, что это женщина. А потом лысеть начал, и именно на макушке. Оказывается, она мне лысину наворошила. Да мы не раз ее видели, только ведь не человека видишь, а будто тень мелькает, ну и половицы скрипят, двери хлопают.
Рассказывает Владимир Васильевич просто, не видя ничего чудесного в истории своего Домового. Вопроса о вере не стоит. Он давно живет с потусторонним соседом. Вера Васильевна, в отличие от Нины Яковлевны, не сомневается в здравомыслии своего мужчины, может, потому и видит домового вместе с ним.
Отец провожает нас у подъезда, мы машем ему из окна авто, и я удивляюсь разительному сходству его с матерью, ставшему с годами таким явным, таким отчетливым. И рассказы их о чем бы то ни было, будто куплеты одной протяжной песни, текущей сквозь мою жизнь. Я боюсь, что не успею записать любимых строк на пленку памяти, боюсь больше, чем соседушку-буканюшку, приходящего во сне.
